Мини имени Т. Бецила

[Белая Ворона]

Название: Под откос
Автор:Белая Ворона
Бета: WTF Steam Powered Giraffe
Размер: мини, 1070 слов.
Персонажи: Тэдиас, упоминается Питер/Делайла, Тэдиас/Делайла
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: сокращенная биография Тэдиаса Бецила.


Наверное, он и сам в чем-то был похож на слона.
Тяжелый, неповоротливый, очень спокойный и медлительный, он на самом деле отличался живым умом. Почти провидческой проницательностью. И умел, если это было нужно, ускорятся и становился вдруг очень быстрым, очень сильным и очень страшным. Нависал всей своей тушей, злясь, кривил малоподвижное, самой природой не заточенное под выражение эмоций, лицо, и умел находить слова — хлесткие, злые, всегда очень меткие...
И успокаивался внезапно. Становился снова добрым великаном, которого можно без страха тянуть за рукав, лезть на руки, заглядывать в глаза.
В его почти ненормальном спокойствии лишь немногие видели тлеющий огонек одержимости, готовый разгореться пожаром.
На самом деле, их было всего двое.
Его лучший друг и его любимая женщина.

С Питером они познакомились в первый же день в университете. Сели на лекции рядом, с интересом слушали лектора, а потом вдруг один из них шепнул: «Старый болван», а второй хихикнул и на тетрадном листке стал быстро записывать формулы, опровергающие слова лектора как минимум с трех позиций.
Уже через полчаса они были приятелями.
Уже через два дня — друзьями.
Студенты редко отличаются здравомыслием и почтением к старшим, и они не были исключением. Сидя на последнем ряду, строили теории заговоров и вымеряли чертежи причудливых изобретений. Делились идеями, после занятий что-то клепали в комнате Питера в общежитии, в штыки воспринимали все прописные истины...
Они были противоположны — и одновременно похожи, как братья.
Тяжелый, грузный Тэдиас, спокойный и молчаливый, улыбка которого казалась неумело прочерченной гримасой каменного идола — и подвижный тощий Питер, лицо которого ни минуты не пребывало в покое.
Уже к середине первого курса их странный тандем знали во всем университете.
К середине второго — поднимали шляпы при встрече с ними, а юные шуганные первокурсники уступали дорогу.
Они были местной достопримечательностью, парочкой безумных гениев, друзьями не разлей вода...
Больше, чем братья по крови — братья по духу.
Они часто ссорились. Питер злился, запускал руку в волосы, мерил шагами комнату, а чаще подхватывал незаконченные схемы и сбегал к себе. Тэдиас басовито ронял два или три слова и замирал, становясь не просто спокойным и замкнутым — отстраненным и безразличным.
Мирились они всегда быстро — не могли обойтись без советов друг друга.
То были счастливые годы...
Вот такой у него был лучший друг, которого на первом курсе, голенастого и высокого, поддразнивали «жирафом».

С Делайлой было иначе. Веселая, тонкая и гибкая, она тоже отличалась пытливым умом и горячим сердцем. Её любили все, кто знал — умница-Делайла, красавица-Делайла, упрямица-Делайла! — и она любила всех, кого знала, не выделяя никого.
Обратить на себя её внимание было сложно. Удержать его — ещё сложнее.
Влюбленная в свою работу, повенчанная с ней, Делайла казалась ему прекрасной, далекой, и одновременно очень близкой. Он то и дело узнавал её — жест, которым она запускает руку в волосы, жест Питера! — манера склонять голову на бок, словно подхваченная у него самого...
Он никому бы не признался, но ему казалось — она их потерянная сестра, женщина, предназначенная только одному из них и недоступная совершенно для всех остальных мужчин этого сумасшедшего шарика, несущегося сквозь вселенную.
Они приносили ей изобретения, говорили с ней подолгу, советовались. Она слушала их, отвечала, и день, когда она пригласила их к вечернему чаю, был счастливейшим днем. Они сидели на её кухне — он, слишком тяжелый и громоздкий для тонконогого табурета, Питер, в глазах которого обожание мешалось с неуверенностью...
Именно тогда его впервые кольнула ревность, но он отогнал это чувство.
Ведь это был Питер, его лучший друг, тот, с которым они как-то поперли на университетский двор запускать ракету, и вечер прошел волшебно, под тихую беседу и чудесный лимонный пирог.
Возвращаясь домой, он смотрел на звезды, подмигивающие сквозь разрывы туч, и улыбался, как дурак, чувствуя, что эта женщина — изобретательница-Делайла, волшебница-Делайла, способная превратить обычный чай в праздник — должна быть его.
Женой, возлюбленной, подругой. Той, кому он будет говорить «Ты так прекрасна сегодня, дорогая» каждое утро, притягивать к себе, не рискуя получить пощечину, станет носить на руках, вызывая показное негодование...
Такая у него была любимая женщина. Которая была не совсем его.

Он упустил момент, когда всё изменилось, а когда спохватился — было уже поздно что-то менять и оглядываться, ища переломную точку, место, где жизнь повернула на неверный путь.
Может быть, это случилось тогда, когда он впервые по-настоящему рассорился с Питером? И тот вылетел в ночь в одной рубашке, и так и не забрал потом своё пальто?
Может быть, в тот момент, когда он, растрепанный против обыкновения, и довольный, представил сообществу своего первого медного слона, а Питер отвернулся, пряча безнадежную усталость взгляда?
А может быть, когда ему отказали в поставках, и дальнейшие исследования стали невозможны?
Или когда посреди жаркой саванны из прошлой жизни обрывком донеслось — «...мертва» и больно защемило сердце, в котором больше не было ни одного человека?
Он ведь любил только их — друга и женщину — и остался совсем один, когда их в его жизни не стало.
Именно тогда одержимость, которой иногда пугался Питер, одержимость, отблеск которой видела иногда Делайла, вспыхнула в нем по-настоящему.
Не просто привязанность к науке — жизнь ради неё.
Не просто смутные идеи о воскрешении мертвых — готовность ради их воплощения положить собственную жизнь на какой угодно алтарь.
Это умение — идти вперед, не видя ничего, кроме цели, забыть про средства, планы, собственные нужды и чужую боль — всегда дремало в нем, убаюканное сначала материнской улыбкой, потом болтовней Питера и голосом Делайлы, а сейчас терзало оставшуюся беззащитной душу.
«Она умерла. Её нет и никогда больше не будет. Я должен изменить это. Даже если ради этого придется победить саму смерть».

Когда земля под ногами его слонов загорелась, он помнил только об одном — о цели. О том, что где-то в земле спит женщина, которая не должна была умирать, и что есть ещё шанс разбудить её.
Призрачный шанс. Ускользающий шанс. Обманчивый, болезненный, почти неосуществимый, но существующий.
В дыму и жаре, слыша выстрелы и жужжание, он думал только о ней. О темных тяжелых волосах, похожих на шелк, о бледности кожи и мягкости голоса...
Когда пятеро соткались перед ним — сверкающие никелем и хромом, бесстрастно-безжизненные, со светящимися глазами и черными дулами впаянных прямо в их тела стволов — он вдруг явственно услышал её смех — веселый, беззаботный смех совершенно счастливой женщины — и засмеялся вместе с ней, на свой лад, басовито и хрипло...

Он не узнал Питера, когда после битвы тот всё же нашел себе силы для встречи. Глаза его, блеклые, мутные, вообще не видели ничего вокруг.

А к тем пятерым, кто вышел к нему в конце битвы, часто приходил его хриплый, отрывистый, совершенно счастливый смех, заставляя их дергаться и искрить.

Люди бывают безумны.
Люди — бывают.

Название: Верность
Автор: Белая Ворона
Бета: WTF Steam Powered Giraffe
Размер: мини, 1035 слов.
Персонажи: Тэдиас/ОЖП, упоминается Тэдиас/Делайла
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: каким же чудовищем должен быть человек, чтобы не нашлось женщины, способной его полюбить.

Он некрасив.
Слишком грубые, тяжелые черты лица, не привлекающие дам. Излишек веса, делающий его непозволительно округлым для мужчины. Слишком скупая мимика — когда он улыбается, кажется, что по лику каменного идола пробежала трещина...
Не слишком приятное зрелище — смотреть, как трескается камень.
У него большие ладони, испещренные ожогами и шрамами, свидетельствующими о десятках неудачных экспериментов. Широкие плечи, на которые можно посадить двух детей. Он кажется неповоротливым, флегматичным и думающим медленно, со скрипом.
Только глаза выдают его — в них светится живой пытливый ум.
...Чтобы заглянуть в них, большинству придется вставать на цыпочки, а кое-кому — даже подпрыгивать.

Она любит его давно.
Наверное, с самого первого собрания Кавалькадиума, на котором он выступал. С того момента, когда он взошел на кафедру и начал рассказывать — не глядя в записи, ровно и монотонно, но так, что хотелось слушать и слушать этот низкий рокочущий голос, без запинки произносящий длинные, сложные слова.
Она сидела тогда в первых рядах, рядом с Делайлой, вертела в пальцах перо, и совсем не думала, что мимолетная влюбленность обернется настоящей любовью.
Думалось ей тогда ещё совсем о другом.

Их знакомит Делайла — их, а ещё Питера, который с ним неразлучен.
Просто сводит всех своих друзей вместе, поит чаем и угощает тортом, и, глядя, как мужчины смотрят на неё, она понимает — здесь нечего ловить. Оба влюблены в её лучшую подругу, беззаветно и безоглядно, и она уже опоздала что-то изменить.
И это закономерно, по-другому и не могло быть. Делайла красива, умна и радостна — рядом с ней тепло, как на весеннем солнце. С ней легко говорить, её легко любить и ей легко верить. Она вся — легкая, умеющая становится очень упрямой и жесткой, когда это необходимо. Она вся — прекрасная, именно такая женщина, ради каких в прах повергают крепости и ломают копья на турнирах. Такая женщина, в каких влюбляются без оглядки.
Она — другая.
Тише, незаметней, невзрачней. Серая мышка-Анна, дурнушка-Анна, она не умеет смеяться так, чтобы этот смех подхватывали все, не умеет улыбаться всем сразу и никому в отдельности.
Она ничуть не глупее Делайлы, иначе они и не подружились бы...
Просто она привыкла молчать и улыбаться тихонько, и рядом с ней не так легко.
Когда они уходят, она помогает Делайле убрать посуду, рассказывает ей о своих недавних экспериментах и ничуть не злится на неё.
Ведь это же Делайла. На неё нельзя сердиться, особенно за то, в чем она не виновата.
Закончив, они выпивают ещё по чашке кофе.
Просто так.

Он привыкает с ней разговаривать незаметно для себя самого, а она радуется этому так, словно он сделал ей предложение. Слушая, как он рассказывает про Зеленую Материю, про Делайлу, про слонов, улыбается и иногда подсказывает шепотом.
Ей кажется, что ему этого очень не хватает — покоя и тишины.
А ей совсем не сложно дать их ему.

Они оказываются в одной постели почти случайно, и в этой случайности куда больше правильности и естественности, чем во многом другом. Просто правильное слово, правильное движение, просто в нужный момент заглянуть в глаза, прижаться бедром...
Она не так красива, как Делайла, но всё-таки не совсем уродина.
А ещё она умеет добиваться своего и ловить правильные мгновения.
Иногда она думает, что умеет это лучше всех.

Он не слишком искусный любовник, но это чушь. Она сама не жрица любви, и гораздо важнее, что это он, а не кто-то другой, нависает над ней, напрягая руки, не позволяя себе навалиться всей тяжестью. Он, а не кто-то другой, целует в губы коротко и ничуть не нежно. Одно это стоит того, чтобы простить все просчеты, и она запускает руку ему в волосы, откидывает голову, подставляя беззащитную шею. Отдается полностью, без остатка, зная, что видит он сейчас совсем не её.
Чужой серый взгляд, светлая кожа, темные волосы, похожие на шелк. Он не открывает глаз, склоняя голову и хрипло выдыхая сквозь зубы, потому что представляет себе совсем другую женщину.
Это обидно.
Но по-другому не будет.
В её жизни все мечты сбываются с каким-нибудь «но».
Она обнимает его, гладит по волосам, плечам. Проходится кончиками пальцев по щеке. Вечный ритм — вперед-назад — исполнен особенного смысла, особенного счастья.
Не просто движение — возможность подарить радость...
Больше всего на свете, изгибаясь в такт его толчкам, она жалеет о том, что она — не Делайла и потому не может осчастливить его навсегда.

Это смешно, но она отпускает его легко, зная — той ночью он был не с ней, а с её лучшей подругой. И ничего не значат смятые простыни и след от неосторожно сильной хватки на бедре. Он не думал о ней, не смотрел ей в лицо, представлял своё, и ему не было дела до того, кто она. Главное, что на её место можно было подставить ту, другую...
Встречаясь с Делайлой на собрании, обсуждая теории и гипотезы, она не чувствует себя виноватой.
В конце концов, та ещё не выбрала и, более того, не собирается выбирать.
А значит, не может и ревновать.

Это не повторяется.
Они перестают собираться все вместе за чаем, он перестает звонить ей одной...
Стоя над могилой Делайлы, утирая слезы рукавом пальто, она думает не только о ней, но и о нем тоже. О том, где он и вернется ли когда-нибудь. Не умер ли со всеми своими опасными экспериментами...
Питер, когда она заканчивает рассказ, уходит молча, шатаясь.
А через несколько месяцев она узнает, чем всё это кончилось.

Собирать передачу в тюрьму заключенному пожизненно — глупое дело. Но она печет пирожки и покупает сахар, варит компот и пакует конфеты. Стоит в долгой очереди таких же невзрачных женщин, выпитых горем до дна.
Вместе с передачей она передает коротенькую записку — «Мне жаль» — и маленькую фотокарточку Делайлы. Ответ ей на словах передает охранник, пожалевший настырную посетительницу с печальными глазами — «Мне тоже».
Два слова на два слова, но она слышит в них очень много.
«Мне жаль, что она умерла. Мне жаль, что я не успел вовремя повернуть. Мне жаль прошлого, которого уже нет, и будущего, которого не будет...»
Через неделю она приходит снова. Улыбается беспомощно и мило.
Заключенным положено по посылке в месяц, но её жалеют. Передают каждую неделю, рассказывают, как у её друга дела.
Она носит пирожки и охранникам, смотрит, как они играют в шахматы и подсказывает ходы. Дурнушка-Анна, верная-не-жена-Анна, она старается добиться свидания с ним, хоть ненадолго.
Заглянуть в глаза, провести пальцами по щеке, рассказать, как над кладбищем шел дождь, и как шатнулся, услышав, Питер — так, словно его ударили по голове...
И, наверное, поцеловать — «Я люблю тебя, и ты нужен мне даже здесь».

Наверное, лучше ей было бы никогда его не встречать.

Название: Скучаю
Автор: Белая Ворона
Бета: WTF Steam Powered Giraffe
Размер: мини, 1117 слов.
Персонажи: Тэдиас, упоминается Питер/Делайла, Тэдиас/Делайла
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: тюремные будни.

Камера была небольшой и в чем-то даже уютной — пожизненных заключенных иногда жалеют, жалели и его.
Топчан у стены, полки с книгами, узкое зарешеченное окошко, из которого видно было тюремный двор. Самый настоящий стол, пусть и облупленный, и низкий, за которым он мог писать, хоть и согнувшись в три погибели. Голая лампочка под потолком, стульчак в углу.
Он привык. Перестал замечать убогость обстановки. Исчертил стены схемами и формулами, научился ходить из угла в угол — вечная его привычка, даже в тюрьме он не смог от неё избавится — ничего не сшибая и ни на что не натыкаясь.
При своем росте и комплекции он был велик для камеры, но давно уже перестал обращать на это внимание.
Для размышлений у него всегда были куда более интересные темы.
Например, он пытался изобрести лекарство от рака. Ни разу не химик и не врач, он уговорил охранников найти нужные книги, и подолгу занимался теоретическими измышлениями, искал ответ. Варианты и исследования отсылал видным специалистам, публиковал в журналах.
Ведь всё, что ему оставалось — переписка.
И пусть само лекарство ему не было нужно — искать его было интересно. Задачка для мозгов, возможность окончательно не отупеть в четырех стенах.
Совсем по-другому обстояло дело со средством от туберкулеза. Его он искал уже не ради тренировки, а по-настоящему, с полной отдачей, с тем болезненным исступлением, которое и привело его в камеру, и которое, как он подозревал, рано или поздно должно было загнать его в могилу. С этой болезнью у него были личные счеты, и придумать вакцину было делом принципа. Каждый месяц он отсылал наработки одному знакомому — они приятельствовали ещё со времен Кавалькадиума, и до сих пор поддерживали связь, хотя обстоятельства вряд ли располагали — в Чехию. И уже тот проверял их на практике, присылая отчеты и корректировки.
Наверное, это было очень забавно — злой гений, человек, научившийся лишать людей разума, и не испытавший никаких мук совести, старался кого-то спасти. Иногда он даже сам посмеивался над такой ситуацией.
В конце концов, когда жизнь твоя кончена и больше всего напоминала болезненный, исполненный абсурда, фарс, только и остается, что смеяться. Плакать ведь уже поздно.
Иногда, глядя ночью в темный потолок — в такие моменты голова у него каждый раз болела — он признавался сам себе, что погоня за вакциной всего лишь попытка вернуть прошлое, искупить вину. Попытка заранее провалившаяся, безнадежно запоздавшая, глупая и, возможно, свидетельствующая о психическом расстройстве.
Точно он утверждать не мог, потому что психиатрией никогда не увлекался. Знал только, что не может по-другому, помня, что Делайла умерла от туберкулеза, пока они, два дурака, были слишком заняты, даже чтобы об этом узнать.
Они пропустили момент её смерти, не пришли на похороны, и иногда ему снились её глаза — яркие, огромные — на бледном, иссушенном болезнью, лице. И вечная её улыбка, от которой замирало где-то в груди — только губы совсем белые, и ладони холодные, как лед.
После таких снов снов он часто поднимался посреди ночи и принимался за работу, не дожидаясь рассвета. Не успев даже увидеть её перед смертью, стремился хоть что-то сделать, чтобы не чувствовать этой разъедающей душу вины — и понимал, что опоздал, опоздал безнадежно.
Он помнил момент, когда узнал, так, словно было это вчера.

У него дрогнула рука, и короткая записка выпала из пальцев. Ветер подхватил её, закружил, и унес куда-то — горячий ровный ветер пустыни, несущий с собой сухой жар и песок. Он даже не заметил этого, словно разом ослеп. Пялился в никуда остановившимся взглядом, и во рту у него было горько, словно он сдуру разжевал пустынную колючку. Горло пересохло, зато почему-то увлажнились глаза, и в ушах стоял ровный глухой гул.
«Она не могла умереть!»
«И всё-таки она умерла, — равнодушно ответил ему голос рассудка. Тот, что всегда говорил ему правду, даже когда он не хотел или не мог её слышать. — И ты знаешь это».
Он медленно кивнул. Солнце било в глаза, грозило выжечь их дотла, и маленький городок, где на почте его ждала записка — «Боже, как он догадался, где я? Неужели рассылал во все мало-мальски вероятные места?» — будто вымер. Только металлические слоны переступали с ноги на ногу, словно притворяясь обычными...
Ему на мгновение вдруг очень захотелось развернуть караван и побрести обратно в Англию, к дождям, к туману и вечернему чаю. Прийти к Питеру, постучать в их общем, с университета оставшемся, кодовом ритме, вывалить на стол чертежи и наброски — «Смотри, я придумал это и вот это, и вот это».
В конце концов, что им было делить теперь?
Что им вообще было делить?!
Он помассировал виски, почти испугавшись этого жеста — жеста Питера — отдернул ладони. Сжал зубы.
Огонек фанатизма снова зажегся в нем. Исступление и готовность идти до конца, даже лишившись цели.
Где-то в пустыне ветер играл клочком бумаги, прятал его в песок и снова подбрасывал в воздух.

Иногда, отвлекаясь от работы, он думал о том, что было бы, поддайся он тогда порыву. Погони слонов обратно домой, заявись к Питеру в несвежей рубашке и с бронзовым африканским загаром.
Наверное, думал он, вышагивая из угла в угол — семь шагов туда, семь обратно — прежде всего они бы долго молчали, просто глядя друг на друга. Питер наверняка был бы лохматый и помятый, и вряд ли закрыл бы перед его носом дверь — уж очень это было не в его характере. А потом они бы, скорее всего, пошли в кабак и безобразно напились — оба трезвенники, не умеющие пить, и когда-то блестяще это обосновывавшие медицинскими выкладками — и возвращались бы, шатаясь, обняв друг друга за плечи.
А потом, может быть, всё бы было не так плохо, как сейчас.
Иногда, когда голова пухла от формул и реакций, он бродил из угла в угол и вспоминал то, что вышло у них вместо этого. Вспоминал лица роботов — знакомые лица, во многом они придумывали их вместе, и Питер то ли не сумел, то ли не захотел менять постановку пластин и черты. Вспоминал огненный ад, бушевавший за их спинами. И ещё вспоминал абсолютное, чистое безразличие, которое делало их похожими на греческих богов. Он знал — возможно, лучше всех знал, что они могли бы скроить любые гримасы — ярости, боли, ненависти, даже страха — если бы успели подсмотреть их у людей. Но они не успели, брошенные в битву без подготовки, а Питер, конечно, не заложил им в память ничего подходящего к случаю.
Разрушители, машины войны. Он знал, что Питеру будет жалко их, предназначенных совсем не для боя. Знал это так же ясно как то, что и он сам чувствует то же самое.
Иногда он жалел, что не развернул караван.
А иногда — в моменты, когда тьма за решеткой была полной, и тени прошлого вставали у него за спиной почти материальными — ему хотелось взяться за перо и написать письмо. И начать его: «Друг мой и враг мой, ты не захочешь поверить мне, но я скучаю по тебе...».
Бывали моменты, когда ему казалось, что Питер мог бы ответить.

@темы: Фанфикшн